Scrisoare ce evocă atitudinea autorului faţă de discuţiile în jurul romanului "Povara bunătăţii noastre" (decembrie 1972)

	12.1972
Scrisoare ce evocă atitudinea autorului faţă de discuţiile în jurul romanului "Povara bunătăţii noastre" (decembrie 1972)
the original: (594KB)	Author : Druţă Ion - scriitor, dramaturg Recipients : Lupan Andrei - scriitor, preşedinte al Uniunii Scriitorilor din Moldova(1946-1955; 1958-1961) Codru - revista "Codru"
updated: 2006-06-13 18:55:51

Stimate Andrei Pavlovici!
Pentru că este o problemă capitală pentru literatura noastră şi v-am ştiut într-un anumit fel angajaţi în problemă, vă rog frumos să luaţi cunostinţă de atitudinea autorului.
Dorindu-vă sănătate şi numai bine pentru viitor,
Ion Druţă

Копия

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО РЕДКОЛЛЕГИИ ЖУРНАЛА "КОДРЫ"

Уважаемые товарищи!
В этом году журнал "Кодры" провел на своих страницах обсуждение моего романа "Бремя нашей доброты". Не затрагивая пока существо проведенной дискуссии, я считаю себя обязанным поблагодарить редколлегию журнала. Судьба этой книги, может самой искренней, самой документальной и самой серьезной из всего, что мной было создано, оказалась на редкость трудной и драматической. На протяжении десяти с лишним лет туманы глубокого подозрения и недоверия окутывают сам роман и его автора, так что в конце концов само упоминание этого произведения в Молдавии стало считаться крамольным.
Итак, туман подозрений и недоверия вокруг "Бремени нашей доброты". А давайте спросим себя - какова природа этого тумана, откуда и когда он возник? Как ни парадоксально, подозрение к роману возникло еще до его создания. И прошу обратить на это особое внимание, ибо считаю неоспоримым тот факт, что отрицательное отношение привнесено извне и не имеет ничего общего ни с самим романом, ни с его героями. Можно установить документально, что когда писались только первые главы, летом 1962 года, газета "Советская Молдавия", попросив у меня несколько отрывков, объявила, что будет печатать их в трех номерах. На самом деле были напечатаны только два отрывка - за ними последовал грубый административный окрик, газета запнулась и третий отрывок так и повис под таинственным "продолжение следует".
Теперь, когда роман уже написан, и издан, давайте вернемся к тем двум балладам, породившим неодобрение, а в результате туман подозрений и недоверия. "Советская Молдавия" напечатал тогда "Летние степные ночи" и "Счастливые руки землепашца". Давайте пройдемся по этим главам еще раз и спросим себя - могут ли они хоть в какой-нибудь степени вызвать недоверие к замыслу романа в целом?
"Летние степные ночи" - это, собственно, летняя ночь и есть, плюс телега с сеном, парень и девушка. Впоследствии эта баллада перепечатывалась множество раз как самостоятель ный рассказ, переводилась на многие языки, послужила материалом для фильма "Любить", и из всех отзывов о романе я не помню ни одной строчки, ни одного замечания в ее адрес. Вто рой отрывок - это встреча русского солдата Николая с молдав ским хлеборобом. И этот рассказ тоже никогда и никем не причислялся к неудачам романа. И тем не менее был окрик, и было приостановлено в самом начале движение романа к читателю, и нужно хорошо знать Кишинев, чтобы представить себе, что значит для произведения, еще ненаписанного, прерывание его печатания.
Роман писался долго, лет семь-восемь, и за все это время в Кишиневе отрицательное отношение к нему не менялось. Весь роман - и первая и вторая книги - сначала печатались на русском языке, в Москве, и только после этого выходили в Кишиневе на молдавском, хотя сам процесс работы был обратный. Автор сначала писал по-молдавски, потом сам же переводил на русский и только после одобрения и печатания в Москве его страницы получили право гражданства у себя на родине. Первая книга романа была встречена одобрительно, но чем теплее писала о ней московская критика, тем угрюмее становилось молчание молдавской прессы. Начали поговаривать, что я нарочно развертываю и шлифую этот роман, чтобы поставить в неудобное положение своих критиков. Атмосфера недоверия вокруг книги и самого автора нагнеталась до такой степени, что закончить работу в Кишиневе не было никакой возможности - дописал я роман уже в Москве.
И вот, после многолетних мытарств, работа была закончена и книга вышла, но обратите внимание на выходные данные романа. В Москве роман вышел в 1968 г., а в Молдавии только в 1970. Чем была вызвана эта двухлетняя отсрочка? Может маломощностью полиграфической базы республики? Может хронической нехваткой бумаги? Может молдавское издательство предъявило автору какие-либо замечания и автор упорно их не принимал?
Увы, за последние десять лет я не получал ни одного делового письма из молдавских издательств, и сам роман был издан, что называется, сквозь зубы, поскольку туманы они лихо знают свое дело, и пока в муках создавался роман, имя его автора в Молдавии оказалось под запретом. К тому же, роман в Москве имел некоторый успех, а это обернулось на родине прямо катастрофой. Враждебность к этому произведению достигла такого накала, что когда появились сигнальные экземпляры московского издания, руководство республики добилось того, что колеса известинских типографий были приостановлены. Не имея доступа к той корреспонденции, которая пере правляется секретной почтой, автор долго обивал пороги разных учреждений, пока ему пересказали, какие примерно претензии у его земляков. Вместе с редакторами мы вернулись к рукописи, кое-что изменили, и роман все же был издан.
Казалось бы, само издание должно было в какой-то степени снять напряжение, но, увы, Кишинев напускает туманы не для того, чтобы потом их рассеивать. После того, как редколлегия журнала "Дружба народов", печатавшая роман на своих страницах, выдвинула его на соискание Государственной премии, после того, как роман прошел все стадии и практически уже получил премию, тот кишиневский окрик, сорвавший печатание романа в самом начале, добрался, наконец, до Москвы. Своеобразие молдавского понимания природы художественной литературы получило возможность прославиться перед всеми нашими республиками, и Государственный Комитет по премиям был вынужден временно приостановить обсуждение романа - бу-дем надеяться, что временно еще не означает навсегда.
Пока шло обсуждение романа в Комитете, в Кишиневе была наконец сорвана плотина многолетнего молчания вокруг романа. Обе партийные газеты напечатали огромные статьи, в которых помыслы авторов были так же черны как и типографская краска, которой те статьи печатались. Потом газете "Мол дова Сочиалистэ", этого показалось мало, она направила бригаду журналистов в мою родную деревню и нашла возможным поглумиться над моими земляками, заставляя простых доярок разделять эстетические позиции самой газеты.
Я не буду особо останавливаться на этой разнузданной кампании травли, тем более, что в самой республике скоро спохватились, что это уже слишком. Страсти несколько улеглись, но туманы недоверия и подозрительности так и остались, а эти вещи, как известно, не склонны к стабилизации. И хотя роман был издан, говорить и писать о нем можно было везде, на протяжении всей нашей необъятной Родины, кроме маленького клочка земли, где этот роман родился - кроме Молдавии. Груды статей, годами лежавшие в редакциях, так и не увидели свет, но это показалось мало тем, кто создает погоду в республике, и вот уже под запретом само упоминание или ссылка на роман. Присуждение автору Государственной премии Молдавии ничего не изменило, потому что не успела высохнуть моя фотография, выставленная на Сельхозвыставке, там, где висят лауреаты республики, и пришло распоряжение убрать ее оттуда. Так что, с одной стороны, премия как будто присуждена, а с другой, будто и нет. Из школьных программ и учебников было вычеркнуто все, что могло быть связано с именем Онакия Карабуша, и в довершение ко всему, в сельских библиотеках, среди книг, которые не особенно рекомендуется выдавать на руки, появилось и "Бремя нашей доброты".
Казалось, роман погиб. Он честно сражался сколько смог, затем погиб, но всех честных людей республики несколько смущал этот бой. Смущал потому, что это был странный поединок между Окриком и произведением искусства, не успевшим еще встать на ноги. Победил окрик, опередивший само создание произведения, но вместе с тем сам акт разума уступил перед туманами подозрения и недоверия. Это уже многих не устраивало и когда в этой ситуации журнал "Кодры" решился провести на своих страницах обсуждение романа, то мне это показалось шагом мужественным и мудрым. Тем более, что, в конечном счете, всем этим наслоениям суждено рано или поздно отойти от живой ткани произведения, так уж пусть это будет раньше чем позже.
С моей точки зрения эта дискуссия удалась. Из четырех напечатанных статей, по крайней мере три оставляют хорошее впечатление своей серьезностью, объективностью, уважительным отношением к труду писателя. И хотя я не во всем согласен с Б. Кравченко, нельзя не удивиться обширности привлеченного им материала, так что в некотором смысле его работа чуть ли не самая серьезная из всего, что писалось обо мне в Молдавии. О.Семеновский и Г.Сквиренко, каждый по своему, умело прикоснулись к проблематике романа, и их размышления не могли не рассеить хотя бы часть тех туманов, которые десять лет вита-ют над Онакием Карабушем.
Четвертую статью, написанную М.Новохатским, я не читал. Не читал нарочно, потому что М.Новохатский, будучи редактором моей книги "Листья грусти", изданной Гослитиздатом в 1965 году, принялся было выбрасывать из рукописи целые куски, которые, по его соображению, не соответствовали сюжету. Разумеется, я запротестовал, множество комиссий разбирали эту тяжбу чуть ли не год, в результате чего М.Новохатский оказался за бортом Гослитиздата. После увольнения он как-то широко заинтересовался моим творчеством, посвятив этому много сил и энергии. Ну, а то, что из доброй сотни публикаций один журнал "Кодры" решился предоставить ему свои страницы, это как-то начало меня наталкивать на размышления - а так ли уж мужественен поступок журнала "Кодры", решившись провести эти дискуссию, и так ли уж хочется этому журналу рассеить туманы, собравшиеся над автором и его книгой?
К сожалению, чувство меры отказало товарищам из "Кодры" и кроме этих статей, журнал напечатал еще одну, редакционную, заключающую дискуссию, и этой статьей журнал разрушил всю созидательную работу, которая была проведена в ходе дискуссии. По своему тону, эта заметка напоминает самые худшие времена в молдавской критике, безапелляционность, категоричность и, боже мой, ни капли понимания в той области, которая называется художественной литературой. Волей-неволей, а создается впечатление, что журнал вдруг испугался, что в результате дискуссии может в самом деле проясниться туман, а без тумана, какая это жизнь в Кишиневе! Анонимный автор обрушивается не только против романа и его автора, но, что крайне редко случается в журналистике, разносит и самих авторов, которым раньше предоставил слово. Получается как у известного героя Салтыкова-Щедрина, который любил заманивать к себе на чашку чая, вызывал на откровенные беседы с тем, чтобы потом разносить своих же гостей, выговаривая им за их непонимание и недалекий ум.
Но вернемся к роману и его критикам. Конечно, в тех многочисленных статьях, в которых разбиралось мое произведение, было и много здравых замечаний, требующих ответа, и я не могу мимо них пройти. Больше всего нареканий вызвало изоб-ражение голода. Меня упрекают в том, что излишне увлекся этими страданиями, что голод выглядит чуть ли не большей трагедией, чем война, что я выдумал горы гниющей кукурузы, чтобы дискредитировать ту помощь, которая оказывалась голодающим. Спору нет, помощь оказывалась серьезная, всесторонняя, может я при случае и вернусь еще к этому, но горы кукурузы, гнившей под дождем, когда люди гибли от голода, стояли на станциях Дрокия, Тырново, Дондюшаны. Я готов в любое время, в сос таве любой делегации поехать и указать именно место, где эти горы стояли, и если хоть один достойный старожил возьмет под сомнение достоверность моих сообщений, я откажусь от своего романа. Был ли для Молдавии голод большим бедствием чем сама война? Хочется думать, что в редакции журнала "Кодры" сидят люди ответственные, и они понимают, что занятие историей какого-либо народа это не равнозначно игре в прятки. Как известно, единицей измерения трагедий того или иного народа являются сами человеческие жертвы, и если журналу "Кодры" неведомы границы той трагедии, которая пронеслась над Молдавией в 46-47 годах, то пусть отправит своих сотрудников в Госархив рес-публики узнать сколько народу потеряла Молдавия в войну и скольких она потеряла в голодные годы. Лично я в Госархив не ходил потому, что в те годы я как раз составлял ежедневные сводки для статистики. Работая секретарем сельсовета, выписывал в семнадцать лет свидетельства о смерти чуть ли не одной трети своих односельчан, и нравственные нормы, по которым жили мои предки, по которым стараюсь жить и я, не позволяют мне пройти мимо могил моих односельчан, прикидываясь, что не знаю кто, когда и при каких обстоятельствах был там захоронен.
Другим камнем преткновения для моих критиков стала пресловутая сцена в поле, во время уборки подсолнуха. О встрече Мирчи и Ники бог знает чего только не наговорено. К стыду сво ему должен признаться, что поначалу я шел именно по тому пу-ти, который журналу "Кодры" представляется наиболее приемлемым - Мирча арестовывал Нику, тот убегал, раздавались выстре-лы, был и НКВД, было и НГКБ. Около полугода бился я над этими двадцатью страничками, потому что есть в литературе такое понятие как сопротивляемость материала. После десятого вариан та я пришел к выводу что они не были врагами и быть ими не могли. Поезжайте в любую деревню и вы найдете людей, служивших в армии Антонеску, в то время как их соседи дошли с Красной Армией до Берлина, и если журнал "Кодры" считает, что эти люди до сих пор стоят, подняв топоры друг на друга, знаменуя этим непримиримость классовых позиций, то журнал глубоко ошибается. Вместо того, чтобы искать повсюду следы классовой расслоенности, было бы полезнее постараться поглубже понять специфическую историю этого края и журналу "Кодры" полагалось бы знать, что на территории Бессарабии четыре раза то ссуживали, то расширяли полотно железной дороги, включая ее то в европейскую, то в русскую систему. Другое дело, и тут я должен согласиться с одним из своих критиков, который считает, что в художественном отношении образ Ники не до конца прописан - слишком уж много всего у него - он и красавец, и богач, и офицер. Разумеется, не кончив даже лицея, он не мог быть офицером в румынской армии и я собираюсь при ближайшем переиздании пересмотреть все, что связано с этим образом.
И, наконец, многих тревожит образ Мирчи, его внутреннее разложение, механизм его продвижения по служебной лестнице. Ну, что тут можно сказать. Разложение оно разложение и есть, это всегда движение в худшую сторону. К тому же характер героя в литературе часто лепит сам себя, тут авторская воля значительнее уже чем принято думать. В художественном отно-шении я никаких трещин не вижу в этом образе, а если образ жив и стоит на ногах, то правомочно ли, как писал еще Пушкин, требовать от автора ответ на слова и поступки своего героя?
Вернемся, однако, к журналу "Кодры". Что мне особенно понравилось в статьях Кравченко, Сквиренко и Семеновского, так это широта понимания художественных проблем. Стараясь до конца уяснить механику романа, они протянули нити повествования к другим моим произведениям, особенно, написанным в более позднее время. Это в высшей степени важно, потому что, разумеется, в некотором роде каждый писатель за всю жизнь пишет одну-единсгвенную книгу, и невозможно понять восьмую главу, не заглянув в девятую, тем более, когда уже не то что девятая, но уже и десятая написаны.
Только в своей редакционной статье журнал решил остаться на позициях туманного неведения. Анализируя образ Карабуша, автор, не пожелавший обнародовать свое имя, находит в этом характере некоторое неприятие их, некоторое недоброе отношение к ним, и на этом основании делает вывод, что Карабуш чуть ли не враг Советской власти, ну а там где Карабуш, сам бог велел быть и его автору.
Внимательно прочитав заключительную статью этой дискуссии я вдруг подумал - а не сам ли журнал "Кодры", или тот, кто спрятался за его авторитетом, были автором того самого окрика, раздавшегося еще до появления романа? Ведь не случайно за шесть лет своего существования журнал ни разу не обратился ко мне с предложением о сотрудничестве, и проведя эту дискуссию, наспех закрывая ее, журналу даже в голову не пришла мысль, что где-то существует и автор этого романа и может было бы нелишнее пригласить и его высказаться?
Как бы там ни было, я благодарен журналу за этот разговор, благодарен критикам участвовавшим в нем. Будучи, однако, далеко не уверенный в том, что журнал напечатает это мое письмо, я написал его в открытой форме, чтобы иметь возможность ознакомить с его содержанием людей, прямо или косвенно связанных с этой проблемой.

Ион Друцэ

Москва, декабрь 1972 г.