art. "Andrei Lupan - ștrihi k portretu"

	2012
art. "Andrei Lupan - ștrihi k portretu"
	Author : Covalgi Chiril - scriitor, traducător
inserted: 2013-03-26 18:30:13

АНДРЕЙ ЛУПАН.
(штрихи к портрету)

Мы были дружны. Своеобразная, конечно, дружба на разных ступенях общественного положения и возраста: когда я познакомился с ним, мне, вчерашнему студенту, было 24, а ему, сановнику, 42 - он казался мне пожилым. Раз и навсегда сформировавшийся, законченный, степенный, даже шутил солидно, как бы извиняясь, что шутит (к лицу ли?). Весь из куска прочной породы, обладающий качествами руководителя, лидера. Он управлял молдавским союзом писателей убежденно, последовательно, жестко - вплоть до жестокости (например, упорно и напрасно ополчался на роман "Павел Брагар" Мозеша Каханы). Он виделся мне утесом среди интриг, всевозможных литературных или политических страстей.
Мне трудно представить себе Кишинев без Андрея Лупана...
К старости удалившийся от дел, он долго еще негласно присутствовал в литературной жизни. Хоть его и не было в председательском кабинете, все равно братья-писатели мысленно оглядывались на Лупана: как он? что он про это думает?
Лупан был бдительным пастухом литературной отары.. Просится на язык расхожее выражение, что Лупан (академик, председатель, секретарь, депутат и т.п.) был больше, чем поэт, но на поэта он с виду как раз походил меньше всего - не выставлял свой дар, стеснялся играть поэтическую роль, хотя относился к своему призванию весьма серьезно.
Лупан - от слова lup - волк. Но ничего хищного за ним не числилось. Он был бескорыстен и в самых трудных ситуациях старался сохранить достоинство и честь. Жил до смерти в многоэтажном доме на шумной центральной улице. Идеалист-коммунист.
Я опубликовал о нем в свое время в "Литгазете" нечто вроде литературного портрета, добавлю несколько черточек...
...В пятидесятых годах был юбилей Адама Мицкевича. Андрей Лупан взялся перевести на молдавский для журнала "Октомбрие" два стихотворения польского классика. Номер был уже готов, пора отправлять в типографию, а Лупан никак не разродится... Наконец, в последний момент приносит, мы сходу, не читая, засылаем в набор. Через несколько дней я читаю гранки, и вдруг вижу, что вслед за последней строфой "Воеводы" идут еще 8 строк! Что это значит? Не понимаю. И только наткнувшись на фамилию "Пономарь" в весьма ироническом контексте (Федор Пономарь был главным редактором журнала), догадываюсь, что эта приписка - розыгрыш.
Посмеявшись вдоволь, несу гранки Пономарю, - посмотрите, дескать, тут что-то не то! А он:
– Бросьте! Раз Лупан перевел, все в порядке. Не буду читать!
Я продолжаю настаивать. Раздраженный Пономарь напяливает очки, склоняется над текстом, потом откидывается в кресле и сдавленным голосом спрашивает:
- А что, у Мицкевича тоже был Пономарь?..
...Лупан, конечно, никак не ожидал, что его шутливая приписка дойдет до набора! Он ворчливо смеялся, когда узнал, что получилось...
Был в Кишиневе такой писатель - Игорь Шведов. Он обделал свои дела с редактором издательства Комаровским и сумел не только выпустить толстый роман "Актеры", но и заключить договор на массовое переиздание, несмотря на то, что первый тираж не был распродан, Шведов уже получил 40% за массовый и (когда Комаровского сняли) по суду хотел получить остальное. Шведова вызвали на правление Союза писателей Молдавии. Он явился с целой кипой документов и плюхнул ее на стол перед Лупаном. Помню, как Андрей Павлович медленно встал и резко, ребром ладони сбросил на пол шведовские папки.
- С бумагами пусть разбирается суд. - сказал он. - А мы знаем. Вы используете ситуацию в корыстных целях. Извольте выслушать мнение товарищей по перу. Я лично предлагаю исключить Шведова из Союза писателей...
Кончилось тем, что Шведов отозвал свой иск из суда.
Пожаловал как-то в Кишинев молодой поэт Ион Болдума, то ли придурковатый, то ли себе на уме, поначалу бедствовал, ни кола, ни двора. Заявился из села со своими простовато-хитроватыми стихами.
Лупан, сам бывший крестьянин, помог "самородку" - выхлопотал ему квартиру уехавшего Иосифа Герасимова. И вот несколько дней спустя...
Надо сказать, что Андрей Павлович любил по воскресеньям общаться с народом - он лично ходил на базар, пробовал вино (сам винодел!), овощи, фрукты, вступал в разговоры... Вдруг замечает – люди толпятся вокруг кого-то. Протиснувшись в середину, Лупан видит - у стены стоит "самородок" и продает унитаз.
– Что это значит? А? - грозно спросил Лупан.
– Андрей Павлович, это из квартиры, которую мне дали, большое спасибо Вам! Но зачем мне унитаз, мы в деревне к этому не привыкли, вот я и продаю. Очень деньги нужны на побелку...
– Сколько? - задыхаясь от гнева, спросил Лупан.
– Сто рублей, Андрей Павлович... Недорого.
Лупан наскреб по карманам около ста рублей, сунул их Иону, поднял унитаз, грохнул его об стену и зашагал прочь...
Через неделю утром раздался в дверь Лупана робкий стук. За дверью, переминаясь с ноги на ногу и не поднимая глаз, стоял Ион Болдума:
– Андрей Павлович, за Вами еще два рубля...
Как и все кишиневские литераторы, он был задет мнительностью. Усматривал заговоры и сговоры и там, где их в помине не было. Однажды во время писательского съезда пьяный поэт Константин Семеновский что-то лихо выкрикнул с балкона, кажется, о невнимании к русским писателям в республике. Костю без шума вывели под ручки. Лупан был совершенно уверен, что это продуманная акция, что Семеновского подпоили и подговорили, за ним стоят определенные силы и т.п. Мне не удалось его поколебать...
Во время декады молдавской литературы в Москве (1960 г.) на торжественном вечере в Колонном зале Дома Союзов Лупан решил прочитать стихотворение "Тост", абсолютно правильное и скучное. Так было заведено, все "националы" читали стихи в таком духе. Я же стал его уговаривать прочесть необычное - "О бомбе" (дело не в том, что перевод был мой, а в том, что стихи могли выделиться по сути, я же "болел" за Лупана). Он долго упирался, наконец рискнул. Вышел на трибуну и, волнуясь, бросил в зал:

...Как-никак, а шар земной мы ценим,
жить на нем привыкли на лету.
Бомбе, что ль, на хвост его нацепим,
кубарем запустим в пустоту?

Провожали его шквалом аплодисментов, долго помнили его имя в связи с этим стихотворением. Лупана привычно в Москве считали видным деятелем молдавской литературы, а оказалось, что он еще и поэт! Лупан впервые вкусил сладость нечаянной славы.
Правда, Лупан заявил о себе и раньше смелым стихотворением "Mea culpa", но мало кто его прочитал в истинном виде. Я его перевел и опубликовал в кишиневском журнале "Октябрь" (№ 9, 1956 г.), но когда дело дошло до издания в сборнике, вышла осечка из-за тех строк, которые мне особенно нравились и составляли суть стихотворения:

Я виноват, что стиснул глотку
Во имя вымученных фраз,
Родной язык давал на откуп
Законодателям на час.

Книга была уже на выходе, когда меня утром вызвали в местное ЦК к инструктору отдела пропаганды Заднепрову (впоследствии он как поэт подписывался - Заднипру). Он повелел (от имени инстанций и по согласованию с автором) немедленно выехать в Тирасполь, где печатался сборник Лупана (машина уже у подъезда!) и в листах заменить это четверостишие, а другое поправить. Дескать, я в переводе неправомерно обострил оригинал... С тяжелым сердцем я утрамбовал колючие строки - получилось (вместо вышеприведенных) такое:

Я виноват в одном - что робость
Порой ломала мне строку,
Когда толкала низкопробность
К штампованному языку.

И вместо "Когда поэзию коверкал / И лгал читателю в глаза" пришлось внести "поправку": "... Смотря читателю в глаза"...
В таком виде, к сожалению, это стихотворение и перепечатывалось в последующих сборниках...
Благодаря Лупану я оказался в Москве - он рекомендовал меня в консультанты по молдавской литературе в "большой" Союз писателей. Помню, как он впервые приехал в Москву на дежурство - тогда завели такой порядок, что все республиканские секретари СП поочередно по три месяца работали в Москве. Андрей Павлович устроился в отведенном ему кабинете и запросто пошел со мной обедать в ЦДЛ. Назавтра опять пошли обедать вместе, было о чем поговорить... На третий день Андрей Павлович накануне обеденного перерыва вызвал меня в коридор и, угрюмо покашливая, пробормотал:
- Кирилл, не получается. Мне сделали замечание, здесь секретари должны обедать вместе и не в ЦДЛ, а там, знаешь, в полуподвале за кабинетом Маркова... Им туда приносят обеды...
Иерархия!
Лупан терпеть не мог местное партийное начальство во главе с Иваном Ивановичем Бодюлом, ему отвечали взаимностью. Однако это не мешало ему быть правоверным - он служил идее, а не ее функционерам.
Моя последняя встреча с ним была как раз накануне путча в 1991 году. Наверное, он сильно переживал происходящее, но держался достойно, иногда гневно (против разнузданности националистов), иногда смущенно: признался, что стихотворение о голоде - "Презренный Олимп", которое в свое время перевел я, было написано в 1946 году - то есть при советской власти, а не в 1935-ом (при румынах), как значилось в книжке.
Лупан был в состоянии замучить переводчиков. Он начинал править! Дело даже не в его, мягко говоря, своеобразной грамматике русского языка. Андрей Павлович очень хорошо знал, что ему нужно, но плохо чувствовал русский язык (в отличие от Иона Друцэ, который с первого знакомства удивлял меня тем, что владел русским лучше многих русских!)... Лупан, добиваясь соответствия оригиналу, "сдерживал" интонацию. Не давал переводчику разгуляться, щегольнуть эпитетом. Лупану это было решительно не нужно. Чего греха таить, с легкой руки Вознесенского мы привыкли к стилистическим эффектам, а Лупан их упрямо чурался. Вот, например, я перевел стихотворение Лупана про безвестного старика Пахома, который самолично вырыл колодец при дороге:

Прочно сруб он сработал - на тысячу лет!

Лупан долго кряхтел, черкал строку, наконец, она выписалась из помарок в явно "сниженном" виде:

Прочно сруб он сработал на старости лет...

Сейчас шустрые современники пытаются вытеснить его из памяти, но не получится! Андрей Лупан прочно сработал свой сруб.
Он был на редкость цельной личностью. Ничто в нем не совершалось легко и ловко. Он был похож на каменотеса. Если надо было повернуть, то поворот вырубался в камне...

Кирилл Ковальджи