art. "Fii în stare să te ţii drept" /rus. "Umei vîpreamiti sebea"/ - despre romanele "Zbor frânt" şi "Acasă" de V.Beşleagă, articolul a intrat ca prefaţă la cartea lui V.Beşleagă, editată de Gosizdat, Moscova (text preluat din materialele pregătite pentru publicare)

	1981
art. "Fii în stare să te ţii drept" /rus. "Umei vîpreamiti sebea"/ - despre romanele "Zbor frânt" şi "Acasă" de V.Beşleagă, articolul a intrat ca prefaţă la cartea lui V.Beşleagă, editată de Gosizdat, Moscova (text preluat din materialele pregătite pentru publicare)
	Author : Lupan Andrei - scriitor, preşedinte al Uniunii Scriitorilor din Moldova(1946-1955; 1958-1961)
updated: 2007-04-17 08:17:48

УМЕЙ ВЫПРЯМЛЯТЬ СЕБЯ (Долг выпрямить себя)

Не слишком часты у нас дискуссии или споры о новых явлениях молдавской литературы. И тогда, когда это происходит, трудно сказать, насколько они ясны и результативны. Иногда окончательные суждения складываются как-то негласно, долгим и верным разбором читателя наедине с книгой. И тогда, как бы из далекого тумана, приближается к нам живой замысел писателя. Сама жизнь проверяет и проясняет суждения, пока не складывается настоящий смысл новой литературной судьбы. А споры и дискуссии могут совпадать с этим или нет, но они, безусловно, своей интенсивностью сигнализируют о значительном творческом явлении. Иногда даже это говорит, своеобразно и противоречиво, о сдвиге большого значения, который необходимо осмыслить.
Так например, произошло с молдавской прозой последних десятилетий.
Из всех жанров этого времени наша проза (отчасти и драматургия) привлекла самые массивные и страстные критические выступления. Главное острие большинства из них обратилось не настолько к художественному разбору, как к правомерности нового произведения: принимать или не принимать. Сегодня нам стало ясно, что это был не легкий путь роста и утверждения. Это было вторжением в жизнь орудием самого сложного писательского труда: романом, повестью, драмой.
Мы говорим об утверждении зрелости молдавской советской прозы. Рост непростой и не гладкий, но для нас очень значительный и глубоко связанный с духовным становлением нашего читателя.
Он, по существу, охватывает период основного переустройства и становления республики - послевоенные десятилетия. Ритмом самого движения "большой прозы" и, особенно, фактором утверждения ее основных, можно сказать, выстраданных произведений мы измеряем в чем-то и духовный сдвиг человека по этому пути. И долг писательского участия в нем...
Если за это время утвердился ряд беспокойных упрямых книг, к которым тянутся всё новые читатели, это уже облегчает и решение споров. "Новое" становится признанным добром целой литературы, своей подлинностью оно углубляет наше отношение к действительности. Обостряет наше художественное постижение мира, побуждает мысль и толкает ее в разведку.
Опыт настоящего художника воспринимается как обновленный дар познания и осмысления окружающего.
После войны молдавская проза направила на эти искания многих настойчивых молодых и старых талантов.
Один из них - автор этой книги, Владимир Бешлягэ.
В начале войны ему было неполных десять лет. А в литературу он приходит с тем поколением, которое мы привыкли называть послевоенным.
Первыми книгами своих рассказов он сумел завоевать широкую дружбу малышей и школьников. Шесть сборников увлекательной тематики закрепили за него определение: детский писатель. Они были отмечены живым даром повествования, наполнены особым миром игры, задора и свежей фантазии. В незатейливые открытия раннего возраста писатель с какой-то родственной верностью прощупывал движение прозрачной и пытливой души, ту грань, где игра становится неуловимым открытием, манящей загадкой или веянием наивной мечты. Отличительная черта детских рассказов Бешлягэ определилась как лирика прозрения и взросления юного человека. Подкупал в них родственный психологический настрой и близость писателя к своим героям.
Когда появился первый роман "Крик стрижа" (по молдавски он называется "Сломанный полет"), казалось, что автор остается верен своей старой теме, а правильнее своему прежнему читателю.
Главный герой, Исай, сельский мальчик, подросток, охвачен не мечтой и не романтикой, а реальным скрежетом войны. Он проходит через испытания не только ужасов и опасностей, а больше всего он бьется к сегодня в страшном сплетении бессмысленной преступности и уродливости войны. Проклятие обречения, глубочайшее изуродование души будут преследовать его как клеймо античеловечности. Это живое бесконечное проклятие фашизму и его нашествию как клеймо срастается с человеком и, опять по законам абсурда, вытравливает лучшие ростки незаурядной мужественной и глубокой натуры.
Впрочем роман со дня своего появления включился в острейший литературный разговор не только этим. Он появился двадцать лет после войны, неся в себе жуткое переплетение судеб и вопросов на самом высоком накале. Автор и герой - по существу ровестники, с одного сельского источника, разбросанные жизнью по разным дорогам,- встречаются как-то каждый со своей ношей и непримиримостью вопросов. Автор спорит самим характером повествования, оживления былого. Оживлением, правильнее "сколачиванием" из беспорядочных обломков, из судорог искалеченной памяти героя, он принуждает (заставляет) тебя проникнуть в глубочайшую психологическую и общественную драму. Присутствуешь будто в разрастание безостановочного крушения человека и ничем не можешь помочь, будто это предопределенно и неумолимо. Страницу за страницей, в простой и достоверной реальности, завязывается кошмар, который, казалось бы, должен был исчезнуть с разгромом фашизма. А вот, оказывается, что он живуч, далекий оскал преступления. Злоключение молодого парня Исая, с берегов старого Днестра, это повесть о нашем товарище, который в четырнадцать лет вынужден войною стать живым мостом между огненными фронтами, который сумеет свершить настоящий воинский подвиг и, по абсурдности войны, потеряет для себя этот подвиг, а потом становится жертвой той же звериной человеческой низости.
Это, конечно, книга не для того юного читателя, который полюбил первые рассказы Бешлягэ. Роман читается в трудном напряжении, как бы лицом к лицу с героем, в переплетении обрывочного прошлого с сегодняшним днем, в какой-то жуткой реальности и достоверности. Совершена несправедливость, которая ангажирует не только героя, но и тебя и общество, а выхода не видно. Как спасать чистоту жизни, которую война переломила в кошмар и свела к галлюцинации?
Мне кажется, что острота и сложность вопросов, которые ангажируют читателя в этой чужой судьбе, обращаются к нам какой-то неумолимой силой призыва, мобилизации. В этом и раскрывается высший смысл романа, смысл нераспутанной трагедии героя. Она задает вопросы, перед которыми мы обязаны держать ответ. Отвечать не настолько за прошлое, как за судьбы будущего. Конечно, такие книги говорят о солидарности и о причастности всех к судьбе каждого. Этим роман Бешлягэ ангажирован в борьбу за ценности жизни, мира и товарищества. С каким-то наивным криком души он напрягает пружины сознания, для того чтобы заставить взрослых взрослеть. Стоять на крутизнах, не принимать ни обман, ни успокоение, ни жертву мученичества, а нести ответственность за себя - подлинной мерой сознательного человека. Загнанный и затравленный будто самой судьбой молодой сильный крестьянин, отец семьи Исай не спасется нашей жалостью или сочувствием. Может быть без намерения автора, он тянет за собой и собственную долю вины. Уход от людей, замкнутость в отчаяние и озлоблении это есть и искажение своей правды. Ведь у него была опора людей, товарищей, советские солдаты суровые, но верные, капитан человечный и сильный, друг Тимоша, пламенная и верная душа. Только с ними он взрослел как солдат своей родины в возрасте четырнадцати лет. А потом сами корни его человечности - дед, мать... Куда он растерял эту опору? Такое может перерасти в преступном охламлении человека, его сознания. Этим концом трагедия Исая уже ударяет по самому дереву его жизни, не говоря о товарищах, по его роду, по матери, жене, сыну. Конечно, страшные испытания изуродовали его жизнь. Война запутала бесчисленные судьбы в безвыходности, в проклятии. Но люди, даже ценой жизни, одолели это. Это было послевоенная война мужественных, упорных, разумных. Выстоять и сегодня повсюду повелевает закон чести и правды человека. А может быть лучше сказать: выпрямлять себя!
Об этом думаешь, читая следующий роман Владимира Бешлягэ: "Дома".
Александру Мариан, герой этого романа, человек того же биографического начала, как и Исай из "Крик стрижа". И возраст, и село родное, и даже сельское окружение, и привязанность одного к сыну, а другого к дочери и много еще другое их роднит. Автор заявляет с самого начала и о его органической принадлежности этой же колыбели. Как говорится, дороги разошлись, но связь не оборвалась.
Читаем посвящение: "Моему родному селу Мэлэешть".
И дальше - внутренний смысл повествования:
"Но настает день, когда, сам не зная почему, человек заглядывает в душу и пытается осмыслить собственную жизнь. Так ли я думал прожить ее? Таким ли хотел стать?"
Такой экзамен наступил для Александра Мариана.
"В какой-то день он нарушает ставший привычным ход жизни и возвращается в старый родительский дом, где прошли его детство и юность. Возвращается, чтобы понять, почему стал с какого-то времени ощущать, будто что-то в себе теряет, будто капля за каплей уходит из души прежняя чистота".
Возвращение к себе, к своему первоначалу для разбора того, что путается и отчуждается. Таково стремление живого сознания, необходимость верить в своей человеческой цельности, опираться на нее.
В литературе больших этических проблем эта ситуация возникает с особой настойчивостью. Маяковский дает ей высшее звучание гражданственности: "Я себя под Лениным ищу..." Этическая норма глубоко присуща нашей нравственности, общественному человеку.
Для того, чтобы делать свою жизнь по-настоящему необходимой и достойной, надо ее проверять, в первую очередь, по законам общественной совести. Надо выбиваться из удобной колеи привычки и инерции, где "много всяких грязных ракушек налипает нам на бока".
Александру Мариан чувствует и понимает, что для него наступил такой порог. Он с романтической тягой направляется к месту, где еще в детстве норму человека увидел в чистой, в суровой проверке труда. Там, в свете девственной непорочности он надеется обнаружить всю ясность. Возможно, что он в чем-то и ошибается, цельность свою и бескомпромистность своей совести не легко искать. Во всяком случае, за это надо бороться ежедневно, в больших и малых фактах своей жизни, всюду, где ты призван быть человеком и товарищем. Но герой, встречаясь с друзьями своего детства, с иллюзией своей юности, закрепляет в себе волю, естественность своих моральных устоев. Мне кажется, что сам автор ищет в этой встрече и решения другой задачи: решения трагического крушения Исая из "Крика стрижа". Здесь, в родном селе, в доме своей матери, сохраняется многое из той прозрачности, которую не надо терять или растрачивать в жизни. Ни под ударами судьбы, ни из легкомыслия, ни из пошлой корысти. Здесь он чувствует сильнее мораль труда и долга. И хотя и здесь переплетаются черные дороги с прямой магистралью жизни, встречается и подлость и даже предательство, для героя здесь, в доме матери, сильнее говорят простота и естественность добра, как закон простой и понятный. Солидарность людей, которая цементируется делами и мечтой о истинности человека.
Конечно, такое встречается повсюду - и в больших, шумных центрах труда, и в родной деревне - но Мариан именно здесь сможет воскрешать норму своей непорочности, здесь, где она впитала первые соки жизни.
Критика отметила, конечно, совсем другой ритм движения и другая фактура нового романа в сравнении с первым. Внутренний волтаж переживаний здесь подчинен естественному ходу привычной жизни, воспоминаниям, сопоставлениям, но чувства и мысли людей согрета той же большой и пронизывающей жизнью. Создается впечатление, что герой и автор, и мы, читатели, прикоснулись к пламени того родного очага, которое связывает нас со светом большого и трудного мира и которое не должно гаснуть никогда.

Андрей Лупан

See also:

-	Repertoriu -> Biografii, cărţi... -> Note biografice -> Beşleagă Vladimir (scriitor)